брата и сестры Надви соединяло Южную и Западную Азию. Для этого они оба обратились к ранним арабским посредникам, чьи морские навигации соединили дальние стороны континента посредством ислама. Для Надви, оглядывающегося со своей лекционной трибуны в Бомбее на эпоху до того, как европейские империи установили контроль над океанами, моря, простирающиеся от Ближнего Востока до Китая, изначально были пространством мусульманской истории. Подобно бенгальским ученым в Калькутте, заново открывающим древние буддийские связи с Китаем, Надви пытался восстановить самоисторию межазиатских взаимоотношений, существовавших задолго до прихода европейцев. Но, как и Багчи и Наг в Париже, чтобы восстановить это прошлое, Надви часто приходилось обращаться к ориенталистским печатным изданиям старых арабских географических трудов и путеводителей. Тем не менее, представление Надви о соединяющем океане, к которому приплыли благочестивые арабские мореплаватели, оказалось центральным в изображении китайского прошлого его протеже Хая.

Подобные преобразования в написании истории уже происходили в самом Китае, где постепенный эффект миссионерских школ в XIX веке, республиканская революция 1911 года и движение Четвертого мая в 1920-х годах привели к радикальным изменениям в понимании истории, причем не только мусульманами. Такие европейцы, как Йохан Гуннар Андерссон (1874-1960) , помогли местным ученым, таким как Ли Чи (1896-1979), развить националистическую археологию самопознания, обнаружив в 1921 году раннюю китайскую цивилизацию в Яншао и свидетельства ранних династий, например, гробницу генерала Хуо Кубина эпохи Хань. (За сорок лет до этого американец Эдвард Морс случайно открыл японскую националистическую археологию, обнаружив при строительстве железной дороги Йокогама-Токио древние сосуды Джомон - самую раннюю в мире керамику.) Отражая развитие событий в других регионах Азии, были основаны новые образовательные и исследовательские учреждения. В 1928 году в республиканской столице Нанкине была открыта Академия Синика, целью которой было восстановление древнего китайского прошлого в недавно открытом местечке Аньян, где, как надеялись ученые, раскопки докажут существование тех первых династий, которые европейские ученые отвергали как "мифологические", описанные в классических китайских историях. По мере того как внедрение книгопечатания способствовало расширению общественной сферы, как в Индии, история сыграла важную роль в формировании "нового общественного мнения" (xin yulunjie) посредством выпуска десятков журналов. Мусульмане были активными участниками этих событий, будь то через Нормальную школу Чэнда или через двадцать или около того журналов, в которых они обсуждали новые идеи, пришедшие к ним с Ближнего Востока, из Индии, Японии и Европы.

Не имея автохтонных корней конфуцианцев и даосов, китайские мусульмане открыли свое прошлое, не копаясь в почве Яншао и Аньяна, а восстанавливая связи с другими регионами Азии. В этом им помогло морское возрождение: мусульманский мореплаватель Чжэн Хэ из династии Мин, совершивший семь исследовательских плаваний в Индию, Аравию и Восточную Африку и ставший главной фигурой в истории межазиатского прошлого. Давно забытая память о Чжэн Хэ возродилась в 1905 году, когда из ссылки в Токио журналист Лян Цичао (1873-1929) опубликовал эссе, посвященное "Великому мореплавателю нашей родины". Лян ранее переводил европейские тексты, написал биографии Бисмарка и Нельсона, отстаивая теорию Великого человека в истории, которую он адаптировал для Чжэн Хэ. Затем в 1933 году ведущий французский китаевед Поль Пеллио опубликовал исследование о путешествиях Чжэн Хэ, которое быстро перевел на китайский историк Фэн Чэнцзюнь (1887-1946), учившийся в Париже. В 1924 году арабский путеводитель Ибн Баттуты был частично переведен на китайский другим историком, Чжан Синьланом (1888-1951). Таким образом, к тому времени, когда Хай писал свою книгу, и Ибн Баттута, и Чжэн Хэ, как отечественный "китайский мореплаватель", предлагали дополнительные доказательства китайско-мусульманских отношений с отдаленными регионами, которые перекликались с морской историей, написанной его индийским наставником.

В Индии, как и в Китае, эти изменения в написании истории также повлияли на мусульман, особенно после китайской республиканской революции 1911 года, которая поставила перед китайско-мусульманскими учеными политический императив - показать, как их община связана с более крупной нацией, в которой доминировали ханьцы. Ключевым моментом здесь было продемонстрировать разницу между китайско-мусульманской общиной хуэй и тюркскими мусульманами-уйгурами из китайской центральноазиатской провинции Синьцзян, представив хуэй как этнически китайскую родню большинства хань, принявшую ислам в какой-то момент в прошлом. Определение этого момента и процесса, в результате которого это произошло, стало ключевым историографическим бременем новых китайско-мусульманских интеллектуалов. В 1935 году были опубликованы две книги, представляющие собой основные ответы на эту дилемму. Одна из них - "Чжунго хуэйцзяоши яньцзю" ("Исследования по истории китайского ислама") китайско-мусульманского националиста Цзинь Цзитана (1908-1978), изданная в Пекине для китайской аудитории. Другая - "Чини мусулман" Хая, которая, будучи написана на урду для индийской аудитории, предоставила автору определенную свободу интерпретации. Хотя Хай был так же озабочен демонстрацией гармонии "Хуэйхань" - национального единства между мусульманскими и немусульманскими китайцами - на протяжении длительного периода прошлого Китая, он также использовал историю для транснационального дела мусульманского единства.

Именно на этом фоне Хай начал свою книгу на урду с постановки насущных исторических вопросов: как ислам изначально пришел в Китай, кто были его первые мусульмане и каким путем они прибыли. Свой развернутый ответ он начал с обращения к доисламскому прошлому, чтобы показать, "как Китай поддерживал отношения [ta'luqat] с другими странами Азии в древние времена". Кивнув в сторону современных методов исследования, которые он приобрел в университете Джамиа Милья, он признал, что свидетельств в виде зданий, документов или даже монет мало, но, по крайней мере, в общих чертах, кажется очевидным, что причиной этих ранних связей была торговля. Что касается времени начала торговых связей, он указал на эпоху Ча'о (Чжоу), для которой он привел христианские сроки с 1122 по 246 год до н.э., отметив, что больше свидетельств сохранилось от последующей династии Хань, особенно при императоре У (р. 140 - 86 до н.э.), который отправил своего посла Чжан Цзяня (Чжан Цяня) в Центральную Азию для продвижения дружбы и единства (dusti aur ittihad) между китайцами и другими народами Азии. Это была та самая миссия, которая привлекла внимание афганского историка Кухзада и заставила его перевести соответствующий раздел истории Сыма Цяня на дари с французского. Хай также обратился к Сыма Цяню, ссылаясь на его "Шицзи" как на доказательство существования тысяч арабских и иранских купцов, которые въезжали и выезжали из Китая в эпоху Хань. Из всего этого следует, заключил Хай, что торговля Китая с землями арабов началась "в первые века христианской эры" и постепенно расширялась в дальнейшем. Будь то унитарная идея "Азии", христианская система датировки или более тонкие исторические методы, Хай использовал европейские концепции в своих собственных межазиатских целях.

Именно при династии Тан, продолжил он, ислам впервые появился на